В Италию в январе. Немыслимый подарок к моему Д.Р. День 9. В Венеции после гондолы.

День еще только начинался, когда мы сошли на берег и попрощались с Марко. Что же теперь можно делать после того бокала восхитительного напитка, которым оказался для нас этот баснословный круиз на гондоле? Но никуда не денешься, надо снова возвращаться к прозе жизни. Однако же это – Венеция, а здесь любая проза несет в себе зерно высокой романтики. В этом читатель может легко убедится, открывши картинки из любого Катиного фотоочерка, включая и тот, где рассказывается про текущий день. Мне же по ходу дела предстоит работа всего лишь комментатора к этим снимкам, хотя должен признаться, что иногда я не могу удержаться от того, чтобы не высказать какие-то ассоциативные соображения – что-то вроде праздной игры ума. Как всегда, мой гид мне ни слова не сказала о нашем маршруте – а я, признаться, особенно этим и не интересовался. Тут же Катерина исчезла в поисках очередной мелкой пластики, что сама так и просится ей в кадр.

Тем временем я брел лениво по какой-то уличке и вдруг остолбенел от удивления. У входа в маленький магазинчик стояла фигура в человеческий рост, в черном плаще и черной же шляпе. В темных очках, а на фальшивом носу нечто вроде санитарной маски. Надпись гласила: «Доктор Чума» и чуть ниже – Don’t touch!. Я замер и как-то машинально пробормотал: «А я доктор химии Вильям Смит, из России». Мне показалось, что услышав это, чучело несколько оживилось и даже пробормотало что-то вроде:"Россия...мне припоминается мистер Вальсингам. Он когда-то привез мне вот такой привет от маэстро Пушкина:

Интерьер храма производит ошеломляющее впечатление – много всего и самого разного. Свободного пространства почти нет - богатейшая коллекция скульптур,  украшающих надгробия всяких знатных людей  - от дожей, ничем особенно не прославившихся, до действительно великих художников – Тициана и Кановы. Добавим к этому множество икон и живописных полотен на библейские темы, мраморных изваяний античных героев и святых и, конечно, еще немалое количество всякого рода лепнины. Пожалуй, более чем достаточно, чтобы убедить любого посетителя, что он находится в одном из самых нарядных и великолепных храмов Венеции, да, пожалуй, и всей Италии. Понятное дело, я вовсе не собираюсь с этим спорить – в конце концов я не Мартин Лютер. Но при этом не могу удержаться от некоторых нелицеприятных замечаний.

Вот одно из них. Стоило мне увидеть  гробницу дожa Джованни Пезаро, о которой совершенно уничижительным образом отозвалась Катя,  как на меня повеяло чем-то удивительно родным и знакомым. Ба!... да такого рода мраморные монументы я вижу каждый раз, когда оказываюсь на московских кладбищах, будь то Ваганьково или Востряки! Там целые участки отведены под совершенно роскошные могилы знаменистостей криминального мира, «братков».  Заказчики всего этого великолепия – пока еще уцелевшие «братки», не скупились – вся площадь погребения выложена первоклассным мрамором, мраморный же монумент «благородного мужа» во весь рост и рядом с ним что-­нибудь из любимых его «игрушек».  Запомнилось, что на одном из памятников был поставлен сделанный в натуральную величину мраморный (!) передок «мерседеса» - видимо, с ним расстаться было невмочь и после кончины. Да, людское тщеславие поистине не знает границ ни во времени, ни в пространстве.


фото отсюда


Меня, конечно, можно упрекнуть в чрезмерной придирчивости к понятным человеческим слабостям, но меня оправдывает увиденное на могиле А. В. Суворова в храме Александро-Невской лавры: белая мараморная плита с надписью: «Здесь лежит Суворов». А теперь сравните эти слова с эпитафией на гробнице Пезаро (им самим сочиненной, как утверждает Катя): «Сюда пришел Джованни Пезаро, лучший среди дожей...».
Фото из википедии

По отношению к большинству надгробий, что я видел в Санта Мария Глориоза деи Фрари, пожалуй более всего подходят  полные осуждения слова капитана Глостера из поэмы «Мэри Глостер» Редъярда Киплинга: «Мрамор и мавзолеи – я зову их гордыней могил». Конечно, это не относится к таким памятникам как надгробия Тициана или Кановы – здесь перед нами совершенно замечательные произведения искусства, достойным образом увековечивающие в людской памяти имена этих великих людей.

В базилике было довольно темно и мало что можно было рассмотреть, как следует, помимо всяческих гробниц. Но все-таки кое-что попало в наше поле зрения. Главное, что я смог увидеть тогда – это выполненная Донателло совершенно изумительная деревянная скульптура Иоанна Крестителя. Я чуть было не сказал – портрет, настолько образ Иоанна Предтечи меня поразил тем, что он соответствовал его личности. Это звучит по меньшей степени странно – ведь ни Донателло, ни кто-нибудь еще, включая меня, грешного,  не могли видеть этого библейского персонажа.  И тем не менее, в моем восприятии он может быть только таким, каким его угадал гениальный Донателло в своей скульптуре. Действительно, только таким может быть человек, который точно знал, что он предвещает приход подлинного Спасителя и никто и ничто не может этого изменить – а его личная судьба при этом не имеет никакого значения.

Тициановское «Вознесение Богоматери» принято выделять как одну из лучших картин, созданных этим замечательным художником. Картина эта произвела на меня сильное впечатление своей живописностью, яркой сочностью красок и великолепно прописанными фигурами всех действующих персонажей. Но меня удивило только одно – почему эту картину поместили в алтарь? Ведь в ней нет ничего сакрального, никакого ощущения таинства, подлинного чуда происходящего – а ведь Вознесение это великое чудо! Спору нет, тициановская картина необыкновенно красива, но пусть меня, как угодно разругают, но я бы отнес ее к разряду светской живописи на религиозную тему и поместил бы в подходящий музей, к примеру – в Эрмитаж.

Иконы, которые Катя отметила в своем фотоотчете, мне были особенно интересны тем, что они были написаны в XIV – XV веках. В это время еще были живы традиции и каноны византийской иконописи, но уже появился и Джотто и многие другие, и византийские традиции постепенно уходили в прошлое. Не могу судить об этом квалифицировано, но мне показалось, что в этих иконах уже отчетливо ощутим отход от византизма, что проявилось хотя бы в том, что иконы стали более красочными и нарядными, лики приобрели живость, а позы святых сделались менее скованными.  Пожалуй, лучше всего я это увидел в иконе-картине Паоло Венециано (1339 г) «Мадонна с Младенцем и святыми...».

И конечно, почти в любом месте можно увидеть неподалеку один-два моста, и нельзя без удивления замечать, насколько разнообразны иx отражения в воде. A вот и мост без перил, о котором я уже упоминал – интересно было бы прознать, кто был автором такого нетривиального решения? Тут Катерина прервала мои праздные рассуждения, сказав: «пап, все наоборот, раньше все мосты были без перил, перила - веянье нового времени»




Но вот я дошел до еще одного, самого главного для меня моста. Его я приметил на Катиной фотографии, сделанной еще 5 лет тому назад. Там на камне у перил сидел седой мужчина с собачкой. Снимок был отличный, но мне вдруг захотелось, чтоб вместо этого пожилого джентельмена сидел я. Но фотошопом моя дочь не захотела заниматься – ну и ладно, нет так и не надо! Но оказывается, что она-то все запомнила! И вот бредем мы каким-то каналом, перед нами очередной мостик и Катя мне и говорит: «Ты, конечно, ничего не помнишь, но это именно тот самый мостик, на котором ты хотел запечатлеться. Только вот собачки у меня для тебя нет!». Я был совершенно ошарашен – все это выглядело, как исполнение желания, а я к этому не привык и не знал, как к этому следует относиться.. Однако же примостился на указанном камушке, принял предписанную позу и теперь смотрю на эту фотку – она мне нравится. И хотя считается, что исполнение желания может иметь самые скверные последствия (см. «Шагреневую кожу» Оноре Бальзака), но, видимо – это не мой случай.

А потом Катя повела меня к своему самому любимому месту в городе – к площадке церкви Мизерикордия. Признаться, мне это место не показалось особенно примечательным на первый взгляд. Пересечение каналов, здание скуолы и небольшая и довольно изящная церковь Мизерикордии – все выглядит несколько патриархально и мило. Но стоит перевести взгляд на воду, и ты видишь необычайно живописную картину, просто уникальную по своему графическому рисунку. И создана эта картина водой, которая будто играет отражениями и бликами, очертаниями домов и цветом неба, чтобы создать удивительную картину, прекрасную на одно мгновения, которое и должен поймать и отобразить художник. Ради того, чтобы это увидать, стоило прийти на это место!

Дело было давно, лет сто-двести тому назад (более точную хронологию я не берусь воспроизвести). Тогда под самое Рождество мы с ней и еще компанией друзей с детьми того же возраста оказались в Закарпатье, в самой глухомани, в деревне под названием Пшанец. Жили мы в отдельном домике, в стороне от деревни, у самого подъемника и было нам весело и хорошо. (Катя об этом тоже писала) И вот дня за три до Рождества меня отловил наш хозяин и, заговорщицки, почти шепотом, спросил: «Не хочешь ли ты, чтобы мы у вас устроили вертеп?» Я как-то засомневался, все-таки у нас несовершеннолетние дети, но он меня успокоил, объяснивши, что это будут ряженые, славящие Богородицу и Христа. Услышав про это, все дружно закричали: «Хотим, хотим, еще как хотим!». В означенный день нам притащили сноп пшеницы и разбросали его по всей комнате, от чего она сразу сделалась нарядной. А где-то около полуночи мы увидели в окне ряженых, которые пели какие-то песнопения и несли какой-то ящик со свечой и фигурками людей (оказалось, что это и был вертеп!). Дверь распахнулась и к нам ввалилась толпа, где ясно обозначился царь Ирод. Казак с саблей, Чорт с рогами и хвостом, Цыган с уздечкой, Жид с большим мешком и еще какие-то другие неопознанные персонажи. Началось все с песнопений про то, как «непорочная Дева сына родила», потом пошли распевы про нехорошего царя Ирода, про бегство в Египет, про цыгана, который хотел всех обокрасть и про Жида, который намеревался всех купить. Все это сопровождалось действием всей труппы: Царь Ирод грозно вращал глазами и стучал сапогами, казак отрубал голову то цыгану, то жиду, а тем временем чорт, желавший всех утащить прямиком в ад, веселился, прыгая по нашим нарам, пачкая детей сажей и и заставляя их жаться по стенам. Все это продолжалось минут сорок, после чего, нам пропели «Славу Богородице и ее сыну Иисусу». А в заключение всего мы одарили щедро артистов и перешли к праздничной трапезе.

Как нам потом обьяснили знающие люди, в те времена вся эта самодеятельность с рождественским вертепом находилась под строжайшим запретом райкома партии. Ведь установка властей была на полное искоренение религиозных предрассудков. Так что нам крупно повезло, что нам доверили посмотреть на это подпольное священнодействие. Ну, и конечно, очень здорово, что в памяти наших детей осталась какая-то зарубка о таком необычном спектакле.

В Катином отчете великолепен подбор стихов про Венецию. Мне же захотелось прибавить к нему лишь одну строфу из стихов раннего Пастернака: